На побережье.
Можете считать меня кем угодно – какой хотите сволочью, дрянью или чем-нибудь ещё в том же духе. Только сначала выслушайте меня, а уж потом… Можете предать меня в руки правосудия. Можете натянуть на меня смирительную рубашку, хотя я даю честное слово больше не бить стёкол и не драться с санитарами. Просто выслушайте меня, ибо только я знаю, что произошло там, на побережье.
Вы когда-нибудь любили? Впрочем, кого я спрашиваю… Вы привыкли во всём соглашаться со своими пациентами – они ведь сумасшедшие, вот и сейчас – вы уже были готовы угодливо кивнуть, я видел. Ну, не смущайтесь, будет вам…
Она была самой прекрасной женщиной на свете. Мы так привыкли встречать эту фразу в старинных романах, слышать её с киноэкранов, и если ваш влюблённый сын-подросток скажет так о своей однокашнице, вы лишь снисходительно улыбнётесь. Эта фраза слишком затёрта, заезжена, и мы не считаем нужным обращать внимание на её смысл. А между тем – да, наверное, эта фраза единственная из всех, что я когда-либо произносил, имела смысл.
Она была самой прекрасной женщиной на свете. Нет, не нужно представлять себе длинноногую красотку из разряда фотомоделей. Она была светловолоса и сероглаза, совсем как я. И роста мы были одинакового – я невысок, она невысока, я не толст, она совсем худенькая. (Хозяйка дома, где мы жили, сперва решила, что мы близнецы, и очень удивилась, узнав, что мы – муж и жена).
Жена... Вот она – моя главная ошибка. Я не имел права приковывать её к себе. Знал ведь, что не смогу спокойно смотреть, как она мучается. А она – она скорее умерла бы, чем призналась, что ей нелегко со мной.
Сначала всё было более чем хорошо. Я работал фотографом в одном хорошем, хоть и не глянцевом, журнале. Она была моей невестой, любимой девушкой, подругой – названий много, суть одна – мы собирались стать одной семьёй.
И тут… Хозяин журнала продаёт своё детище за бесценок и уезжает в Тибет в качестве новообращённого. Новое начальство сохраняет прежний штат сотрудников и начинает расширяться. Наш филиал организовывается в одной не очень богатой, но родственной загранице. Меня переводят туда.
Выбор есть всегда. Либо чужбина, либо голодная смерть на родине.
Я не знал, когда смогу вернуться домой. И тогда мы решили, что чужбина может стать нашим домом. Не всё ли равно, где вить своё гнёздышко…
Я был эгоистом. Я ведь знал, что там поначалу придётся туго - а возможно, и не только поначалу…   
Но мне было невыносимо представить себе, что я окажусь там один, без неё… И мы расписались – за несколько недель до отъезда.
Я своими руками окунул её в темноту – темноту безденежья, беспросветности…
Она стойкая… Потому что она самая прекрасная женщина на свете – а я знаю, что говорю, ибо я сумасшедший, ха-ха, я не в себе, и потому говорю правду, ясно вам?
Она выдерживала всё – и тесную квартирку с жёлтыми занавесками, и вечно пьяного соседа-финна, и четырёх мальчишек-поляков, весёлых, но очень неряшливых, и очкастую немку из квартиры напротив, которая имела вредную привычку слушать громкую музыку при открытых настежь окнах. Я уж не говорю об испепеляющей жаре, которая ставила нас всех на колени перед стаканом холодной воды. И она заботилась о том, чтобы у меня всегда был стакан…
Она стойкая… Она заслуживала гораздо большего, чем тот мрак, в который я её заточил из эгоизма. Я не хотел, не мог расставаться с ней, а она терпеливо сносила все тяготы жизни в чужой стране, среди чужих людей, потому что – во-первых, она меня любила, это я знаю точно, потому что я уже тогда был сумасшедшим и чувствовал её тепло не сознанием, но инстинктом, как чувствуют все сумасшедшие, как чувствуют дети и влюблённые – может быть, это и роднит сумасшедших с детьми и влюблёнными? А я был молод – почти ребёнок, и влюблён, и безумен… Я чувствовал вдвойне остро. Ну, а во-вторых, потому что она была самой прекрасной женщиной на свете.
Я до сих пор помню, как она шла домой с тяжёлой сумкой наперевес – ей удалось раздобыть где-то нормальный ужин для нас обоих по цене, которую мы могли заплатить за этот ужин. А в кафешке, которая уютно расположилась на углу – от неё до нашего дома шагов пятьдесят, не больше – по вечерам пели и танцевали фальшивые цыгане.
Я помню, как она смотрела на этих странных женщин… С её грацией и изяществом, она могла бы станцевать в тысячу раз милее этих вульгарных существ. Но она не думала об этом, ведь сумка оттягивала ей руку, а дома её ждал усталый голодный муж – то есть я, конченный эгоист, который затащил её в эту дыру и привязал к себе штампом в паспорте и той туманной пеленой на сердце, которая так едка и горька, которая зовётся любовью – и которую так тяжело носить в себе.
Я говорю как сумасшедший, верно? Ха-ха… Так и есть. Неужели я не похож на психа?
Я помню, как она смотрела на псевдоцыганок в кафе.
Скорее загримированные, чем молодые. Скорее сухие, чем стройные. Скорее брюнетки, чем цыганки. Скорее танцовщицы, чем актрисы. Скорее проститутки, чем женщины.
В ту ночь она заболела. Просто лежала молча, бледная, и смотрела в потолок.
Потом уснула. А во сне не сдержалась – застонала. Я взял её на руки и носил по коридору, и плакал, потому что не знал, как ей помочь. Чужбина, безденежье, темнота, одиночество, жара…Всё сразу. Наверное, тогда я и понял, что не имею права. Что должен освободить её от себя.
Но прогнать её – нет, я не смог бы. 
Сама она ни за что не ушла бы – она меня любила, хотя я и не был этого достоин.
Смотреть, как она мается со мной – тяжелее не придумаешь. Если хотите заставить человека страдать – пусть он наблюдает за страданиями того, кого любит. Уверяю вас, он долго не выдержит. И я не выдержал.
Она стояла на пирсе.
Был солнечный день. Побережье сияло золотом, изумрудом, сапфиром и просто так.
-Там глубоко? – спросила она у парнишки из береговой охраны.
-О-о-очень, - ответил он.
Она стояла на краю своего освобождения и смотрела вдаль. Интересно, что она надеялась там увидеть? Может быть, нашу странную родину… Для меня впереди были только синяя мгла и волны, волны, волны… Пустые волны, которые не приносят с собой ничего, кроме клочков водорослей и эфемерной белой пены. Но хорошо, что она не видела, как я подхожу к ней ближе. Спасение – глубина солёной зелени, спасение – один шаг в пустоту, спасение – тишина…
Наверное, ей было страшно, когда зелёные губы моря сомкнулись над ней.
Её вытащили, но было уже поздно – я успел её спасти.
Она была самой прекрасной женщиной на свете. Плевать, что её на свете уже нет. Она всё равно самая прекрасная.
Вот так было дело на побережье. Теперь можете начинать меня ненавидеть, брезговать мной  - словом, делайте что хотите.
Спасибо, что выслушали рассказ психа. Он вам благодарен.
Да-да, благодарен, представьте себе, ха-ха-ха…
(с) Зоя Зонко, 2004 г.